Читать интересную книгу Дурдом – это мы - Галина Марченко

– Ну, что, Заур, голосов меньше стало?

– Вообще никаких нет, доктор.

После обхода Виктория Леопольдовна с другим врачом отделения, своей ровесницей и подругой Розой Марковной вернулась в ординаторскую. Из-за тесноты у заведующей не было своего отдельного кабинета, но обе – Вика и Роза – отлично уживались и понимали друг друга. Стоял здесь и третий стол для третьего врача – вчерашней студентки Фани. Имея маленького ребёнка, Фаня работала через день и ни в чем не могла тягаться с Викторией и Розой – за исключением расположения шефа Мамули. Шефом с ласкательным именем Мамуля и был профессор кафедры Мамед Мамедович.

Виктория Леопольдовна и Роза Марковна сели за маленькое утреннее чаепитие, а точнее, за маленькую ежедневную пятиминутку для себя. Явилась старшая сестра отделения пожилая Вера Ивановна, а попросту Вера с журналом назначений, а вслед за ней санитарка Соня с кипящим чайником и салфеткой.

– Соня, ты мне купи пачку молока, творог и спроси в рыбном у Сабира, он мне икру обещал. Вот деньги.

– Да, Виктория Леопольдовна.

– А мне пучок кинзы принеси, возьми вот мелочь.

– Да ну вас, Роза Марковна, принесу, потом разберёмся, – отвечала Соня, расстилая яркую большую салфетку и расставляя на ней чашки, тарелочки и пепельницу (обе подруги курили).

Виктория начала диктовать Вере назначения, которые Вера тут же заносила в журнал. Вера Ивановна была местная, жила прямо напротив больничных ворот, и проработала она в больнице лет пятьдесят, начав чуть ли не до войны санитаркой. Знала и умела она всё, что требуется от медработника в сумасшедшем доме, знала больных, препараты, замечала изменения в состоянии каждого больного и ценилась в отделении, конечно, пониже Виктории, но уж выше кафедральных, не исключая и самого шефа. Роза, Вика и Вера несли основную тяжесть работы в этом сложном большом отделении.

– А как профессорский? – спросила Роза.

– Плохо, Роза Марковна, со вчерашнего дня такой, как сейчас.

Хотя и не было маломестных, а тем более отдельных палат во всей больнице, но всё-таки особое место для избранных больных было и здесь – прямо напротив дежурки, чтобы на виду, у окна. Сейчас его занимал молодой парень из района, которого привезли вчера со связанными руками в сопровождении отца и братьев на собственной «Волге». Родственники вчера, минуя приёмную, проследовали сразу к профессору.

Мамуля немного торопился. Был уже третий час, а в половине третьего его ждал в профилактории золотой механик Арнольд. Хотя водил профессор машину не первый десяток лет, но не знал он и не хотел знать, что у неё внутри. На это были свои хорошие специалисты, и Мамуля согласен был платить им хорошие деньги.

Итак, поглядывая на часы, он выслушал бестолковый рассказ родных о внезапном помешательстве привезённого, задал два-три вопроса о семье, о наследственности, и наконец сказал: «Приведите больного».

Братья больного вышли, отец остался, осматриваясь кругом. Мамуля не стыдился своего кабинета, он понимал толк в красивых вещах, знал, как должно выглядеть рабочее место специалиста его ранга. Однако впечатление портил лёгкий, но неистребимый запах затхлости, сырости, напоминавший, что шеф сидит всё-таки в подвале, что черногородские сточные воды пронизывают грунт со всех сторон.

Районская «Волга» стояла прямо перед окошком. Мамуля видел, что на заднем сиденье полулежит больной. Глаза его были закрыты, руки спрятаны в карманы. Поза напряжённая, губы сомкнуты. «Галлюцинирует». Братья стали вытаскивать его из машины, загородили его, однако было ясно, что он упирается. Под сдавленные вскрики и шум сдержанной потасовки больной оказался, наконец, на тротуаре.

Но один из братьев стоял в стороне, сплёвывая кровь из разбитой губы, а другой в это время скручивал безумному руки длинным разорванным шарфом.

Профессор вернулся к столу, нажал кнопку селектора:

– Пошлите санитара, пусть поможет.

Потом обратился к отцу:

– Значит, говорите, и мать у него болеет?

– Да, профессор, вот уже 21 год, через год после его рождения с ума сошла. На учёте мы её не держим, меня все знают, но лечили её в Москве, в Ташкенте. Сейчас ничего.

В общем, картина была ясная.

– Отведите его прямо в отделение, – распорядился Мамуля. Он черкнул назначения больному и, передавая их Изе, распрощался с родными:

– Вы можете идти. Завтра он будет спокойнее, разберёмся, вылечим, всё в наших силах.

– Спасибо, спасибо, профессор. На небе Аллах, на земле Вы. Только на вас надежда.

И вот теперь этот больной лежал в отделении у Виктории. Был он в отличие от вчерашнего бледен и неподвижен. Надо сказать, что в давние времена безумных лечили холодной водой, цепями, клизмами. Попозже – опием, снотворными. Но переворот в психиатрии сделало изобретение нейролептиков. И самым надёжным, самым проверенным был музизазин, благодаря которому больные не только успокаивались, но и могли жить дома, среди родных, не терзая их своими выходками.

Доставленному вчера больному сделали уже четыре инъекции музизазина, согласно назначению Мамеда Мамедовича. И ангел смерти Азраил в который раз влетел в это ветхое строение и реял теперь под потолком, ожидая исхода.

Виктория вчера никуда не торопилась и могла более внимательно, чем профессор, присмотреться к больному. И хотя она не знала анамнеза, то есть предшествующих обстоятельств, а может, благодаря этому (ведь родственники, из соображений чести семьи, не упомянули кое-каких подробностей о привычках бедняги), так вот, она не согласилась бы с выводом профессора, вздумай он проконсультироваться с нею. Она не прописала бы ему ни за что этот самый музизазин, а поставила бы капельницу и влила бы туда другого нейролептика. И Роза, с которой они вчера же обсудили свой предварительный диагноз, сделала бы то же самое. Но вмешиваться в чужие назначения нельзя – по субординации, по этикету.

Ибо превыше всего – врачебное искусство. Следом, вторым пунктом, идёт коллегиальность. А затем уже- интересы отдельно взятого больного. Такие понятия руководили Викторией. Но не совсем солидарна с ней Роза, да и не все врачи придерживаются такой градации. И слава богу. А вот Фанечке подобные мысли и не приходили в голову.

Впрочем, Фане (а правильно – Франгиз) до Вики, Розы или Веры не дорасти никогда, будь у неё сто лет практики. Мозги у неё не так устроены. Ценит она дом, семью, благополучие, достаток, карьеру, наконец, но сложные абстрактные движения души вне её возможностей.

Если больной умрёт, Мамуля без особых осложнений выйдет из неприятного положения, хотя и потеряет очки в подспудной борьбе между больницей и кафедрой.

Разумеется, Мамед Мамедович был отличным специалистом, довольно известным в своей области. Внёс он в своё время некий вклад в науку о душевнобольных, сказал новое, понятное коллегам своё словечко. Среди всего Мамулиного семейства, добывавшего свой хлеб в психиатрии, один он мог что-то дать ей, а не только взять.

Знали его кое-где за рубежом, чем он весьма гордился, приходили, бывало, на адрес кафедры конверты и бандероли аж из Америки.

Но многое ведь мешало профессору использовать свой потенциал для лечения больного. Тут и оторванность от постели больного – ведь профессор сидит на кафедре, а не в отделении. Конечно, он ходит на обходы, но это скорее официальное мероприятие, а не врачебное присутствие. Тут и недостаток времени – лекции, консультации, участие в жизни института, которому принадлежит кафедра. Не раздвоишься ведь. Тут и определённые ограничения, связанные с соблюдением авторитета, сохранением престижа.

Нет и не может быть у него товарища, с которым он мог бы обсудить свои сомнения, как, скажем, Роза с Викой. Он был загружен также и административными заботами как глава кафедры. И хотя он держал у себя только работоспособных, хороших сотрудников, а не каких-нибудь протежированных балбесов (на подобные роли хватало ему и собственных родственников), всё равно хлопот было множество. «Встаю в шесть утра, думаю о работе», – говорил он о себе в доверенном кругу, и это была правда.

Потому-то районские родственники допустили ошибку, поручив своего больного именно профессору (за достойный профессора гонорар). Надёжней было бы доверить его простому, хорошему врачу из больницы. И теперь вот больной был на пути в лучший мир, и никто из больничных работников не сунется возвращать его обратно.

Виктория Леопольдовна и Роза уже заканчивали своё короткое чаепитие, когда на столе захрипел селектор и голос Мамеда Мамедовича, искажённый, но всё же узнаваемый, заставил всех присутствующих умолкнуть.